30 декабря 1905 г. в Санкт-Петербурге родился Даниил Иванович Ювачев, более известный как Даниил Хармс. В этом году мы отмечаем 115 лет со дня его рождения.
Поддерживая онлайн-проект Центральной городской библиотеки для детей и юношества МУК ЦБС г.Саратова, Дмитрий Зотов подготовил к этой памятной дате познавательный видеоматериал о жизни и творчестве писателя. https://youtu.be/JsS-YEBssJ4
Принадлежа к литературной группе ОБЕРИУтов, куда кроме него входили Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Николай Олейников, он оставил очень яркий след в литературе благодаря своей особой творческой манере, отказу от консервативных форм искусства, оригинальному методу изображения действительности. Но обо всем по порядку.
«Да кто его отец?» - спросим мы, вторя эпиграфу к первой главе «Капитанской дочки». Иван Павлович Ювачев – выпускник технического училища Морского ведомства, служил на Черномоском флоте, но за свои радикальные взгляды в 1879г. был списан на берег. По подозрению подготовки покушения на царя в1884г. был приговорен к 15-ти годам каторги. Проведя первые два года в одиночных камерах Петропавловской и Шлиссельбурско крепостей, испытал духовное перерождение. Читал лекции воображаемым слушателям, сочинял стихи, переводил Библию с греческого языка. Так, по воспоминаниям Веры Фигнер, в январе 1885 года Шлиссельбург посетил товарищ министра внутренних дел генерал Пётр Оржевский. Войдя в камеру к Ювачёву, он застал его в молитве, с Библией в руках. На вопрос генерала, не желает ли он поступить в монастырь, последовал ответ: «Я не достоин».
В 1886 году в трюме тюремного парохода, почти два месяца пути, переведён из Шлиссельбурга на Сахалин, где отбыл оставшиеся 8 лет каторги, (срок дважды сокращался на треть по царским манифестам). Первые годы провёл на тяжёлых работах. Плотничал на строительстве церкви. Впоследствии он, как бывший морской офицер, исполнял на Сахалине обязанности заведующего местной метеорологической станцией, занимался картографией, напечатал несколько брошюр, посвящённых климату острова. После освящения храма был его старостой. Стал писать рассказы под псевдонимом Миролюбов. Сотрудничал с журналами и газетами, писал очерки для различных изданий, в том числе для «Исторического вестника». Там же пришел к вере. Во время ссылки познакомился с Антоном Чеховым, который в своей повести «Рассказ неизвестного человека» (1893) сделал Ювачёва прототипом революционера. В 1902 году женился на Надежде Ивановне Колюбакиной, которая заведовала «Убежищем для женщин, вышедших из тюрем Санкт-Петербурга». Она была родом из дворян Саратовской губернии. Имение её родителей находилось в селе Дворянская Терешка, в Хвалынском уезде, в настоящее время село Радищево Ульяновской области. Там же Колюбакиным принадлежало несколько деревень, в том числе Колюбаковка.
Жили супруги Ювачёвы в казённой квартире, в здании убежища. Здесь через два с половиной года, 30 декабря 1905, родился их сын Даниил; в семье была также младшая дочь Елизавета (в замужестве Грицына), двое других детей умерли в раннем возрасте.
Будущий поэт Даниил учился в привигилерованной немецкой школе «Die Realschule». После получения аттестата поступил В Ленинградский энергетический техникум, из которого, однако, был отчислен по причине прогулов и неучастия в общественных работах.
Решив заняться литературой, Даниил Иванович не захотел видеть себя прозаиком и выбрал своим поприщем сочинение стихотворений. Однако первые поэтические опыты Даниила напоминали скорее бессвязный поток мыслей.
Псевдоним Хармс появился у Даниила в 1921-22 годах. Появление этого литературного псевдонима до сих пор не совсем изучено. Одна из версий – Даниил объяснял своей приятельнице, что его прозвище происходит от английского слова «harm», что в переводе на русский означает «вред». Однако бытует предположение, что слово» Хармс» произошло от французского «charme» - «шарм», обаяние. Другие же считают, что прозвище Даниила Хармса было навеяно его любимым персонажем – Шерлоком Холмсом.
В 1924-26 годах Хармс начинает свою творческую деятельность. Сочиняет стихи, прозу, выступает с декламацией своих и чужих своих произведений перед публикой. ВдохновляетсятворчествомВелимира Хлебникова и Казимира Малевича.
В 1927 году в Ленинграде возникаетновое литературное сообщество «ОБЭРИУ» (Объединение реального искусства). В нее
вошли Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Николай Олейников, Даниил Хармс.
В своем манифесте писатели-обериуты публично заявили: «Кто мы? Почему мы?... Мы поэты нового искусства и нового мироощущения. Смысл искусства и слова в нашем творчестве углубляется и значительно расширяется, но никак не разрушается. Любой предмет, в первую очередь, очищантся от шелухи, литературной и обиходной, и лишь после становится творением.»
Оплотом для поэтов стали такие принципы, как отсутствие логики, речевые и языковые аномалии, грамматические ошибки, фрагментарность, самоопровержение, или релятивность. Суть последнего приема заключалась в том, что каждый последующий фрагмент текста опровергал предыдущий.
В силу того что писатели обэриуты постоянно находились под угрозой репрессий со стороны правительства, многие из них перешли в «детскую нишу творчества». Приведу одно из самых известных детских стихотворений Даниила Хармса.
Иван Тапорыжкин
Иван Тапорыжкин пошел на охоту,
с ним пудель пошел, перепрыгнув забор,
Иван, как бревно провалился в болото,
а пудель в реке утонул, как топор.
Иван Тапорыжкин пошел на охоту,
с ним пудель вприпрыжку пошел, как топор,
Иван повалился бревном на болото,
а пудель в реке перепрыгнул забор.
Иван Тапорыжкин пошел на охоту,
с ним пудель в реке провалился в забор.
Иван как бревно перепрынул болото,
А пудель вприпрыжку попал на топор.
1928г.
Хармсу удалось завоевать популярность у детской аудитории, которым папы и мамы, бабушки и дедушки читали стихотворение о кошках, не захотевших отведать винегрета из лука и картошки, про пузатый самовар и про веселого старичка, который страсть как боялся пауков.
На большинстве иллюстраций Даниил Иванович запечатлен с трубкой. Порою курил прямо на ходу. Одежду заказывал у портного и был, пожалуй, единственным человеком в городе, то носил короткие штаны, под которыми виднелись гольфы и гетры.
А вот пример его «взрослого» стихотворения:
Приказ лошадям
Для быстрого движенья
по шумным площадям
пришло распоряженье
от Бога лошадям
скачи всегда в позиции
военного коня
но если из Милиции
при помощи огня
на троссе вверх подвешенном
в коробке жестяной
мелькнет в движеньи бешеном
фонарик над стеной
пугая красной вспышкою
идущую толпу
беги мгновенно мышкой
к фонарному столбу
покорно и с терпением
зеленый жди сигнал
борясь в груди с биением
где кровь бежит в канал
от сердца расходящихся
не в виде тех кусков
в музее находящихся
а в виде волосков
и сердца трепетание
удачно поборов
пустись опять в скитание
покуда ты здоров.
1933г.
Кажущаяся бессмыслица – не так ли?
Но вот именно Хармсу принадлежит выражение, что стихи надо писать так, чтобы если стихотворение бросить в стекло, то стекло разобьется. Какой же силой они должны обладать? И как при этом, подобные произведения могли выжить в ту эпоху всеобщего энтузиазма и социалистического реализма? Очевидно нет. Равно как и их создатель.
По вторникам над мостовой
Воздушный шар летал пустой.
Он тихо в воздухе парил;
В нем кто-то трубочку курил,
Смотрел на площади, сады,
Смотрел спокойно до среды,
А в среду, лампу потушив,
Он говорил: Ну город жив.
Несмотря на царящий повсеместно воинствующий атеизм, Хармс был совершенно убежден в существовании горнего мира, в который когда-то уверовал его отец. Привожу здесь рассказ его супруги Марины Малич о красном платке Хармса.
Красный платок Хармса: рассказ о настоящем чуде
Рассказ Марины Малич о том, как Хармс спас ее от рытья окопов, — это рассказ о настоящем чуде с мистической окраской:
«Я тоже получила повестку. Даня сказал: — Нет, ты не пойдешь. С твоими силенками — только окопы рыть! Я говорю: — Я не могу не пойти, — меня вытащат из дому. Все равно меня заставят идти. Он сказал: — Подожди, — я тебе скажу что-то такое, что тебя рыть окопы не возьмут. Я говорю: — Все-таки я в это мало верю. Всех берут — а меня не возьмут! — что ты такое говоришь? — Да, так будет. Я скажу тебе такое слово, которое… Но сейчас я не могу тебе его сказать. Я раньше поеду на могилу папы, а потом тебе скажу. Он поехал на трамвае на кладбище и провел на могиле отца несколько часов. И видно было, что он там плакал. Вернулся страшно возбужденный, нервный и сказал: — Нет, я пока еще не могу, не могу сказать. Не выходит. Я потом скажу тебе… Прошло несколько дней, и он снова поехал на кладбище. Он не раз еще ездил на могилу отца, молился там и, возвращаясь домой, повторял мне: — Подожди еще, я тебе скажу, только не сразу. Это спасет тебе жизнь. Наконец однажды он вернулся с кладбища и сказал: — Я очень много плакал. Просил у папы помощи. И я скажу тебе. Только ты не должна говорить об этом никому на свете. Поклянись. Я сказала: — Клянусь. — Для тебя, — он сказал, — эти слова не имеют никакого смысла. Но ты их запомни. Завтра ты пойдешь туда, где назначают рыть окопы. Иди спокойно. Я тебе скажу эти два слова, они идут от папы, и он произнес эти два слова: „красный платок“. Я повторила про себя: „красный платок“. — И я пойду с тобой, — сказал он. — Зачем же тебе идти? — Нет, я пойду. На следующий день мы пошли вместе на этот сбор, куда надо было явиться по повестке. Что там было! Толпы, сотни, тысячи женщин, многие с детьми на руках. Буквально толпы — не протолкнуться! Все они получили повестки явиться на трудовой фронт. Это было у Смольного, где раньше помещался Институт благородных девиц. Даня сел неподалеку на скамейку, набил трубку, закурил, мы поцеловались, и он сказал мне: — Иди с Богом и повторяй то, что я тебе сказал. Я ему абсолютно поверила, потому что знала: так и будет. И я пошла. Помню, надо было подниматься в гору, — там была такая насыпь, то ли из камня, то ли из земли. Как гора. На вершине этой горы стоял стол, за ним двое, вас записывали, вы должны были получить повестку и расписаться, что вы знаете, когда и куда явиться на трудработы. Было уже часов двенадцать, полдень, а может, больше, — не хочу врать. Я шла в этой толпе, шла совершенно спокойно: „Извините… Извините… Извините…“ И была сосредоточена только на этих двух словах, которые повторяла про себя. Не понимаю, каким образом мне удалось взойти на эту гору и пробиться к столу. Все пихались, толкались, ругались. Жуткое что творилось! А я шла и шла. Дохожу — а там рев, крики: „Помогите, у меня грудной ребенок, я не могу!..“, „Мне не с кем оставить детей…“ А эти двое, что выдавали повестки, кричали: — Да замолчите вы все! Невозможно работать!.. Я подошла к столу в тот момент, когда они кричали: — Всё! всё! Кончено! Кончено! Никаких разговоров! Я говорю: — У меня больной муж, я должна находиться дома… Один другому: — Дай мне карандаш. У нее больной муж. А ко всем: — Всё, всё! Говорю вам: кончено!.. — И мне: — Вот вам, — вам не надо являться, — и подписал мне освобождение. Я даже не удивилась. Так спокойно это было сказано. А вокруг неслись мольбы: — У меня ребенок! Ради Бога! А эти двое: — Никакого бога! Все, все расходитесь! Разговор окончен! Никаких освобождений! И я пошла обратно, стала спускаться. Подошла к Дане, он сидел на той же скамейке и курил свою трубку. Взглянул на меня: ну что, я был прав? Я говорю: — Я получила освобождение. Это было последнее… — и разревелась. Я больше не могла. И потом, мне было стыдно, что мне дали освобождение, а другим, у которых дети на руках, нет. Даня: — Ага, вот видишь! Теперь будешь верить? — Буду. — Ну слава Богу, что тебя освободили. Весь день я смотрела на него и не знала, что сказать. Он заметил мой взгляд и сказал: — Не смотри так: чудес много на земле».
Стихи Хармса вызывают у меня ассоциации с картинами Сальвадора Дали. В них тоже предмет и символ перетекают друг в друга. Беспорядочный, на первый взгляд, сгусток изображений, рождает, вдруг, мощный, как мунковский «Крик», эмоциональный импульс. И никогда не угадаешь, что со следующим мазком кисти произойдет с картиной, Как следующая строчка изменит текст. Быт превращается в бытие, а бытие проявляется через быт.
В 1931 году объединение реального искусства перестало существовать. Хармса, Введенского и Бахтерева арестовали и выслали в Курск.
В августе 1941г. Даниил Хармс был снова арестован за распространение негодных настроений: писатель якобы говорил, что СССР проиграет в войне (слова, которые, по мнению исследователей, переписаны с доноса).
Чуть менее чем на два года пережив своего отца, Дниил Хармс скончался в психиатрической клинике в Ленинграде 2 февраля 1942.
Из дома вышел человек
Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел все прямо и вперед
И все вперед глядел.
Не спал, не пил,
Не пил, не спал,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес.
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.
Но если как-нибудь его
Случится встретить вам,
Тогда скорей,
Тогда скорей,
Скорей скажите нам.