Старушка по имени Шура Максим Симбирёв
Помнишь рыбачку Шуру? Умерла бабуля.
Сиротой была. Родня у нее умерла: кто-то от старости, кто-то погиб на войне, кого-то убили, а кто-то повесился из-за непонимания и странностей. Все, что досталось в наследство — ничего. Только удочка, похожая на бамбуковую трость. Шура владела ею, как волшебной палочкой. Тогда и про спиннинг не знали и в поселке знать не хотели.
Морщинками на лбу Шура походила на черепашку в очках. И профессия подобающая — библиотекарша. Но сама она ничего не читала, кроме советской литературы, а новых поступлений и не было.
А как вышла на пенсию, так и начала ловить пару карасиков под вечер, чтобы старость развеять и встрепенуться. И до этого ловила, и в детстве, и студенткой, и во все времена. Небольшой поселок, в котором она прожила всю жизнь, ничем не отличался от любого другого. Здесь никто не встречал иные дома, иные улицы. Или иную жизнь. Но даже среди одинакового всегда найдутся различия. От внешнего мира поселок со всех сторон укрывали холмики. Здесь даже мечтали слепить воинскую часть, но вскоре забыли. Настолько забыли, что в центре не поставили хотя бы маленького Ленина, зато в центре уже лет двести как замерло поэтичное озеро.
Летом к берегу всегда подплывали стайки мальков. Чуть дальше светились караси и прыгали голавли. Счастливая удочка у Шуры была, старушка поймает пару карасиков и садится жарить добычу. А соседи мучились до вечера, не могли поймать даже головастика. Бабуля смотрела на них и хихикала. А потом помогала, и вечером они вместе ели голавля и иногда небольшого сома.
Шуру не подводила удочка. Только однажды. Когда испортилась погода, и лодка заплыла в середину серо-сизого озера, на удильщицу напал местный Моби Дик. Громаднейший сом, как тополиное бревно. Рыба захватила удочку и потащила бабулю вместе с ней на дно за собой. Леска впервые за столько лет порвалась. Шура с трудом вырвала талисман, но уже без крючка. И полилась кровь из порванного рта рыбы, и тут рыба еще больше всполошилась. Сом выпрыгнул из воды, точно скалярия выбросилась из аквариума. К мертвой свободе. И от прыжка белого кита рывок сома ничуть не отличался, будто кто-то из богов вытащил в озере гигантскую занозу. Старушка попыталась удержать выскальзывающую из ее рук тварь. Сом ударил рыбачку по лицу, сломал ей очки и со всплеском ушел под воду. Бабуля свалилась с ног, и каким-то чудом рядом с ее
ободранным лицом, в лодке, одиноко лежал волшебный крючок. И она поклялась не мстить. «Мой друг, не убью я тебя».
Потом пришли девяностые. Шура починила удочку.
Каждый день старушка ловила сотню крупных рыб, и после обеда раздавала их прямо у озера. Во время процесса к ней никого не подпускали. «Чтобы не спугнуть», — шептали люди. Шура ловила на дождевых червей, которых выкапывала у дома в саду. В засуху она просила ребят со двора наловить в поле кузнечиков. Обычно на сотню рыб ей хватало всего парочку насекомых.
Перед зимой она выкапывала червей и убирала в морозилку. Но зимой в проруби было тяжелее. Поверх куртки ее тело согревал шерстяной платок. Пусть и были у нее меховые унты и шерстяные носки, ноги все равно замерзали, и часто приходилось уходить домой по нужде. Еще и в озере спала вся эта живность, и вяло бралась, даже на магический крючок. Вся, кроме хищных карасей, они никогда не подводили.
Несмотря на то, что она ругала людей, люди к ней ходили. Любили. Ценили. Пока она заботилась о них, как Родина-мать.
— Ты в университете учишься, да? — Шура знала, что девушка учится там, просто на лето приехала домой к родителям. Но это был специальный вопрос, чтобы начать атаку. — Да нельзя же там учиться, там ничему не учат! Давно не учат. Там все дикие, но в других местах еще хуже, там вообще караул! Как в африканских племенах. Не учат — душат! Легко, как шею жирафа душат! И дальше будут душить! Образование пропало, все пропало. Страну просрали! — с этими словами она отдавала студентке склизкого, еще живого карпика. Рыба жадно дышала. — Так нельзя жить, жить хуже, чем при царе Горохе. Были же люди, были первой страной в мире! И в космос летали, и орла гоняли, и все наше было. А сейчас чего? А сейчас мы слабые, мы злобные и уставшие. Кушать нечего!? Нате! Держите! Берите!!! Вашему сыночку страну спасать, а не мне, — бабуля отдала маме с ребенком среднего сомика. С рыбы капала вода со слизью, и одна капля упала на ботинок ребенка. Тот покраснел и съежился, словно увидел нелюбимую кашу.
Кого-то она ругала куда больше, особенно мужиков. За то, что страну потеряли. Шура ругала их так, что в поле отзывались коровы, они и вправду мычали ей. А мужики краснели и ежились ничуть не меньше, чем тот ребенок.
Зимой девяносто восьмого, когда рыба почти не клевала, из проруби самовольно, как конфетти из хлопушки вылетел тот огромный сом. Шура узнала его по шраму от лески. И
в ответном прыжке, в котором легко можно было переломать кости, она схватила рыбу, даже не схватила, а крепко обняла, как обнимают березу. И Шура завалилась на лед вместе с ней. И хорошо, что морозило десятый день подряд, иначе бы вместе ушли под воду.
— Что же ты, друже, не уберег себя. Спасибо. И прости старуху, — сказала удильщица, лежа в обнимку с добычей.
Сом не шевелился. Он сдался без боя, как боксерская груша. Что же показалось монстру? Что пришел конец? Да, пришел. Уже почти. Летом озеро начало засыхать.
И постепенно нужда в спасительнице уменьшалась. Жить людям становилось лучше. Только они продолжали просить рыбу, даже те, у кого в холодильнике морозилось мясо. И ведь все равно забирали по штучке. И прытко, как тараканы с добычей убегали от Шуры.
Спустя пару лет народ обвинил рыбачку в том, что она раздавала головастиков. Ее больше не любили. И не любили. И стали избегать. А самые наглые из негодяев, что за спиной кричали больше всех, по-прежнему питалась ее трудами. Потом и вовсе стали говорить, что бабуля дарила то червяков, то стеклянные бутылки, а кто-то убеждал поселок в обратном, что она до последнего раздавала всем просящим рыбу. И раздавала еще долго! И раздавала. И раздавала. Пока не умерла.
Но точно известно, что после смерти Шуры озеро высохло. И на месте засухи появился узор, похожий на тыльную сторону старенькой ручонки. К которому никто не осмеливался или не хотел подходить. Кроме меня.
Сочинение: «Как я провёл лето» Данила Мичурин
рассказ
Я и баба Шура уже неделю не можем доесть ею выловленного сома. Вчера у меня разболелся живот, весь оставшийся день просидел в уличном туалете. Моему облегчению мешал только кассетный магнитофон, из которого с утра до вечера на повторе звучала песня «Паромщик». По началу было ничего, терпимо. Это я имею ввиду про музыку, а не про мою нужду. К четвергу бабка окончательно сошла с ума, продала свою удочку папиному знакомому из города и купила себе в местном магазине бордовую краску для волос. Через пару часов в деревне пошёл слух, что вишенка из «Чиполино» - реальный герой, а не художественный вымысел. За неё стыдно было мне. Приехал отдохнуть к бабушке на лето! Испанский стыд.
Из трёх летних месяцев мне нравился июль. Потому что после сдачи всех экзаменов из города приезжали старшие ребята на папиных «москвичах» и «Волгах» * с орущей музыкой из стереосистем. Значит, поэтому у тех, кто помладше появлялся шанс покататься по проселочной дороге за деревней. Многие любили запах пыли и полевых цветов. Но больше всего я любил субботу. На сорок пятом автобусе дядя Лёша привозил к нам из районного центра молодых девочек. Он не сутенер, не подумайте. Обычный водитель местного дома культуры, который по выходным подвозил студенток из художественного училища позагорать на наш живописный пруд. Он называл это калым. Я истекал слюнями и потом, когда они выходили из воды, вспоминал бабушкину везучую удочку. Мне бы она сейчас пригодилась.
На улице стояла невыносимая жара, слухи про мою бабку усиливались. В магазине начали говорить, что она в свои семьдесят два года спит с трактористом Журавлёвым, а у него семья, дети. Фу, какая мерзость! Обойдя всю деревню по третьему кругу мне стало скучно просто так ходить. Но тут в мою голову закралась мысль найти эту «чудо»-удочку и поймать на неё купающихся девочек. Добежал до автомата, кинул монетку, набрал бате, спросил, куда дели удилище, чуть не отхватил моральных люлей за то, что не поздоровался с ним сначала, но ответ всё-таки получил. Ура! На всю улицу закричал я от радости. Она в деревне у дяди Лёши, он должен её передать завтра в город, надо спешить.
- Здрасьте!
- Покрасьте. Чего тебе? - очень грубо ответил вопросом на вопрос дядя Леша, жуя сигарету в зубах.
- У Вас бабушкина удочка? Она мне нужна рыбу на пруду половить. На пару часиков, потом занесу. Ладно?
-300 «рэ», либо «Распутин»
-Лучше деньгами. Держите.
Забрав удочку с предвкушением удачного лова, окрылённый своими фантазиями забежал домой. Удилище оставил под верандой, чтобы бабушка не увидела, а то вдарит в голову старухе всем известная жидкость, и никакой «Паромщик» не спасёт, разве что только местный батюшка, да и то, если она будет в хорошем настроении. Бывало руки распускала и не раз. Сделает ей дьякон замечание во время службы, а она потом стоит выжидает реванша. Он кадить пойдет по храму, а бабуля ему подножку поставит, перекреститься и радуется довольная. Один раз она прихожанку по деревне загоняла до полусмерти. Из-за того, что та её свечку слишком рано потушила. Кое как угомонили. Участковому пришлось обеих с дерева снимать. Как они туда залезли не понятно. Кусок платья моя бабка забрала к себе домой, как трофей. Противная старушка все давно знают и не связываются. Себе дороже. Поэтому надо действовать аккуратно. Я зашел на кухню, наложил себе картошки с маслом, сел, перекусил, сходил в баню, помылся. Всё было готово. Девки, ждите меня! Уже лечу!
-Тормози! Кто посуду мыть будет? - ехидно прошипела бабуля, держа скалку в руках.
И не поспоришь. Аргументы были у неё железные, точнее, деревянные, в виде всё той же скалки. Она тут на деревне старшая. Её боялись местные хулиганы, милиционеры, комбайнеры, трактористы, все. Даже животные и рыбы.
Дело бы сделано. Я спокойно справил нужду. Кассетный магнитофон накрылся, сгорел. Не зря свечки ставил. Помогло. Со спокойной душой и закрученным в старый мешок удилищем в руках отправился на пруд. Дорога занимала ровно пять минут. Ну вот, наконец пришёл! Мои рыбки. Ну ждите. Иду. Начинало смеркаться, кто-то из студенток уже купался без лифчика. Тут я начал доставать свою удочку. Спрятавшись за кустом, надел крючок и закинул его в воду. Теперь ждём, теперь ждём. Поплавок начал дергаться раз за разом. Сильнее и сильнее.
-УЙДИ ГЛУПАЯ РЫБА, УЙДИ. Мне вон та блондинка нужна или рыжая.
Стали затекать руки. Из-за веток я то и дело подглядывал, как резвятся молодые студентки. Теперь точно последний шанс попросить у высших сил чуда, как-то ведь бабуле везло. Прошептав пару слов о любви, оставалось ждать, когда выполнится просьба.
Наверное, прошло уже больше двух часов, комары за уши пытались оттащить меня от воды, по крайней мере мне так показалось. Чуть не уснул. Лёгкое касание по шее заставило поднять удочку из воды. Получше приглядевшись увидел, как на моём крючке крутится крупный зеркальный карп, а рядом со мной упавшая с дерева ветка.
-Ну, пускай, пожарю рыбку.
Закинув добычу в мешок стал дальше ждать чуда. Верю, сбудется. Через какое-то время касание повторилось. Оно было ещё нежнее, чем предыдущее. СРАБОТАЛО! СРАБОТАЛО! Я не стал оборачиваться. Люблю загадочных девушек, ой люблю!
-Кх-кх. Внучок. Ты скоро домой?
Догадались кто стоял за спиной? Жалко нельзя материться, очень жаль. Ну хоть не просто так сидел там столько времени. Покушаю вечером. Бабушка, конечно же раскрыла меня перед всеми девочками, так стыдно мне ещё никогда не было. Теперь по деревне ходили слухи только про меня. Про бабку и её волшебную удочку уже никто не вспоминал. Вот такой кусочек лета, это Вам не Рэй Бредбери. Понятно?
* Стереосистемы при советских и постсоветских временах начала 90-х могли себе позволить немногие. Волга – модель дорогая. Значит, человек был доходами и мог купить.
Баба Шура Юлия Клюева
Солнце давно прижгло спину, хотелось нырнуть или хотя бы зайти по пояс в воду. Но мне приходилось делать вид, что важнее рыбалки для меня ничего на свете не было. А ведь было же. Точнее, была. На той стороне пруда на ярко-красном полотенце (интересно, специально цвет для меня подбирала поярче) загорала Валька. Или тоже делала вид, что ровный загар вдруг стал для неё смыслом жизни. Полотенце действовало на меня, как та самая тряпка на быка. Переплыть эту лужу мне ничего не стоило. Вот так бы выти из воды и спросить, какого лешего, точнее, для кого это первая красотка на деревне, с нежной белой кожей, от которой всегда пахло не то мёдом, не то мятой, да так сладко, что голова моя сразу становилась не моей, лежала на полуденном солнце, рискуя обгореть.
Одним словом, мы оба делали вид, что не знаем друг друга, хотя ещё вчера на этом же пруду томились на одном покрывале. Валька тогда грызла соломинку, лежа на животе, а я смотрел в небо, где облака уже покраснели на один бок, и даже на расстоянии чувствуя Валькин горячий бок. Мне оставалось только дождаться, когда эти облака сменят предзакатный загар на ночную синеву.
Красный цвет облаков уже стал меняться на сливовый, когда Валька вдруг спросила:
- Тебе брюнетки нравятся?
Я не заподозрил в этом вопросе никакого подвоха, а потому честно ответил:
- Да.
Тут Валька дала мне пощёчину, вскочила, выдернула из-под меня подстилку (и откуда только силы взялись) и убежала в сторону своей дачи. Я перевернулся с живота на спину и сел. Оказывается, с того берега пруда какая-то брюнетка махала рукой в нашу сторону и кричала:
- Алексей!
Вообще-то, для своих я – Лёха, поэтому её призывов и не услышал. Но забавнее всего, что тут за моей спиной низкий бас заревел:
- Иду.
И в туже секунду раздалось рычание мотоцикла. Интересно, почему он заказал иду, а не еду? Вроде, мужик, а логика как у Вальки.
Когда от пробуксовки этого гонщика осела пыль на нашем пляже, размером с гулькин нос, я окончательно понял, что на этот вечер остался один с облаками.
Так что теперь мы оба делали вид, что заняты своими делами. В полдень клевать можно только носом, а не на крючок, но я не сдавался, окопавшись в зарослях камыша. За спиной у меня раздался шорох. Я не повернул головы, настолько красное полотенце меня притягивало. Ну, копошится кто-то – так мне прибрежных метров не жалко. Тут мимо моего уха просвистела леска, и рядом с моим поплавком стал покачиваться чужой.
Я хотел было сказать много чего тому олуху, который решил тут мне наблюдательный пункт расконспирировать, повернулся в пол-оборота и не издал ни звука. Рядом со мной на камне сидела древнего вида старушонка, настолько древняя, что вся уже высохла, и даже в черном балахоне, с длинным рукавом ей не было жарко. И платок на голове был чёрный.
- Тебе, бабушка, не жарко, - спросил я.
- Нет, внучек, в самый раз, - прошелестела та.
Брови у неё были седые и немного лохматые, рот без зубов, впалый. А в руках удилище бамбуковое, я такое с детства не видел.
- Тебе бы, бабуля, за рыбкой к вечеру надо было бы прийти. Или с утра пораньше.
Она вздохнула грустно так:
- С утра не смогла. Спина никак не разгибалась. Пока растопталась – полдень уже.
Мне любопытно стало, да и от скуки тоже, спрашиваю:
- А лет-то тебе сколько, если не секрет?
Та глаз от поплавка не отводит:
- Много.
- А много – это сколько, - допытываюсь я.
- Ну, Николая нашего Страстотерпца помню. Правда, маленькая я тогда была.
Я в истории не большой знаток, но понял, что в прошлом веке дело было, скорее всего, после Сталина. Получалось, что возраст у бабки был нешуточный. Сижу и думаю, вдруг у неё сил на обратный путь не хватит. Ведь рыбу она точно сегодня не дождётся. Решил облегчить ей задачу:
- Бабань, а давай я вон у того рыболова возле ивы для тебя карасиков куплю.
Бабка улыбнулась:
- Спасибо сынок! Только я очень уж сегодня сомятинки захотела. Ну, думаю, это точно перед смертью мое последнее желание.
Я рот открыл от удивления.
- Бабушка, милая, да кто сомов в пруду ловит, да ещё в нашем. Такого сроду не было.
Она в улыбке губы растянула так, что голые дёсны показались:
- Всё равно поймаю, потому как удочка у меня волшебная. Я с ней ни разу с пустыми руками не приходила.
Я только рукой махнул – пусть блажит, моё дело – Вальку стеречь.
Сидели мы так долго. Я плечи уже и майкой накрыл, и воды в бутылке осталось на пару глотков, и Валька с живота на спину и о обратно три раза перекатывалась. Камыш, как и полагалась ему, шумел, потому как, на самом деле, камышу все равно, когда шуметь, ночью там или днём, если ветерок дует. Одним словом, скукотища. А бабка, как сидела, так ни разу не пошевелилась. Я решил продолжить разговор.
- Ты, бабуль, на что ловишь?
- Да ни на что, так кинула. Дома-то и хлеба не нашлось. Купить-то некому.
Я икнул от неожиданности, а потом как начал смеяться. На меня все отдыхающие с того берега обернулись. А Валька – нет. Одна лежит, не шевелится. Думает, наверное, что это я нарочно так на себя внимание обращаю.
Только тут случилось небывалое – поплавок у моей бабки ушел под воду, а удочка дугой изогнулась. Старушка глазами хлопает, а дернуть не может, видать, спину заклинило. Я не удержался, выхватил у неё удочку и рванул, что было силы. Из воды вылетел сомик, небольшой,
килограмма на полтора (а ей, старой, зачем больше-то?) и шлёпнулся ей под ноги. Она его тут же в ведёрко свое ржавое бросила, удочку смотала и побрела в обратную сторону. Я стою, смотрю ей вслед, глазами хлопаю. Только бабка три шага сделала, повернулась ко мне и говорит:
- Ты, Лёха, зря тут с удочкой сидишь. Девушек надо ловить на цветы и мороженое. Так-то.
Сказала и дальше побрела. У меня челюсть до груди упала.
Цветов я тогда не нашёл, а мороженое Вальке и правда понравилось.