ВЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ
В 2005 году, во время работы редактором службы информации телекомпании «ТВ Экспресс» (г. Балаково Саратовской области), я завершил работу над видеопроектом «60-летию Победы – 60 фильмов». В каждой его серии – судьба человека, пережившего самую страшную войну XX века. Ветеранов старался подбирать разных, чтобы получилась своеобразная энциклопедия войны. Среди героев – и партизаны, и артиллеристы, и связисты, и тыловики, и блокадники, и узники, даже бывшая беспризорница. Долго думал, стоит ли давать название каждому фильму, и решил, что в этом нет необходимости. Поэтому получилась многочасовая видеоэпопея о Великой Отечественной войне под общим названием «Дорогами войны». Почти все сценарии уже выложены на портале «Проза.ру» http://www.proza.ru/avtor/jykar. В эту статью решил включить одну из самых щемящих историй….
Медсестра Рая Тимаева начала писать свой фронтовой дневник, когда наши войска стали освобождать Белоруссию. Первая, сентября 43-го, запись в худеньком блокноте, который умещался в кармане гимнастёрки:
«Мирные жители вылезают из лесов, ложбин, возвращаются с дороги, по которой их гнали в Германию».
Блокнот Рае подарили разведчики. Он принадлежал какому-то фрицу. На форзаце надпись Tagebuch aus dem Felde vom. 17.7.43 – Alois Hartz – ТАГЕБУХ АУС ДЕ ФЕЛЬДЕ, т. е. полевой дневник и подпись Алоис Хартц 17 августа 43-го.
Сначала они гнали нас, теперь мы их.
Рая буквально выпросилась на фронт. Она жила в Кустанае (Казахстан) и закончила четырёхмесячные курсы медсестёр. Но ей было всего 17 лет. Куда такой девчонке? И всё же вот оно – направление в госпиталь и – вокзал.
– Всех провожали, а меня нет, потому что родители были в совхозе и оттуда добраться нелегко. Я перед самым отъездом дала телеграмму и не думала, что приедут: метель мела. Но перед самым отъездом вдруг слышу, как кто-то кричит мою фамилию. Смотрю: мама бежит, путаясь в тулупе. И в ночь на 23 февраля состав пошёл.
Вместе с подружкой Зиной Петровой до июля 42-го они проработали в эвакогоспитале под Москвой, а потом их отправили в медсанбат подо Ржев. В то время это было одно из самых жарких мест на Западном фронте. Боевое крещение получили почти сразу. После первой же бессонной ночи погрузки раненых в эшелон на рассвете налетели фашистские бомбардировщики. К счастью, благодаря самоотверженным действиям наших лётчиков, фашисты отбомбились неточно – эшелон не пострадал и благополучно ушёл в тыл. Вместе с ним уехала и Зина. А Раю отправили в ближайший посёлок Погорелое городище. Там она увидела самый страшный госпиталь, какой когда-либо потом ей приходилось видеть:
– Когда мы туда пришли, то увидели вот что: площадь, устланная соломой, и на ней раненые. Избы, без окон и дверей, заполнены тоже. И две палатки: перевязочная и операционная. Нас, как новеньких, свеженьких, сразу включили в работу. Мы должны были лазить через раненых, которые глядели беспомощно в небо. Многие убитые. Мы должны были разыскивать ещё живых и нести к операционной. Это была жара, мухи, черви в ранах. Чтобы подойти к живым, надо было трупы отнести в лесок.
Там же, в посёлке, Рая впервые пережила гибель близкого человека – Зины. Она только вернулась с эшелоном, как снова началась бомбёжка. Немцы бомбили страшно:
– Перевернуло палатку. Раненых смешало с землей. Нас тоже завалило.
А когда всё кончилось, слух больно резануло: «Новеньких убило!» Это о Зине. Она была тяжело ранена. И умерла на Раиных руках:
– Госпиталь работать не мог, прекратил своё существование. Машины забрали оставшихся в живых. Пришли солдаты, забрали трупы и почему-то раздевали догола. Не могу этого забыть. Наверное, потому что надо было определить имя, а, может, просто не хватало обмундирования. Мы наших девочек похоронили рядом с ямой, даже в простынь завернули.
У Раи не осталось даже фотографии подруги, но на неё так была похожа её сестра…
За время войны пережить пришлось многое. Даже арест на трое суток. За случайно прожжённую маленькую дырочку в палатке:
– Вызывает меня начальник госпиталя и, рассвирепевший, даёт мне трое суток ареста, чтобы я днём рыла окопы. Там был специально сделан шалаш. А я как представила, что я без ремня, пилотки, под прицелом иду, и все будут смотреть и показывать на меня пальцем. Я сняла пилотку, ремень, швырнула под ноги начальнику и криункла: «Ночью буду рыть!» Он вытащил пистолет. Я – бежать. Прибежала, упала и давай реветь. Приходит дежурный и говорит: «Ты же знаешь приказ: за неподчинение – расстрел, а ты ещё так дерзко ему бросила. Он добавил тебе ещё двое суток, и теперь строгого, и разрешил рыть окопы ночью». Когда привели в шалаш, я легла на солому и так мне горько стало, так обидно. Я ж как представляла войну: буду ехать на танке со знаменем, кричать «ура!» и мчаться на врага, а тут такое…
На танк и на передовую вообще Рая так и не попала, хотя и очень хотелось. Работы хватает и в госпитале, говорили ей. А наши войска стремительно двигались на запад, освобождая город за городом. Госпиталь еле за ними успевал. И иногда даже тяжелораненых приходилось оставлять с одной сестрой, чтобы не отстать. Однажды в такой ситуации оказалась и Рая. На неё оставили четырёх бойцов, раненных в живот. Рая долго не могла их вывезти:
– Я была в панике. У меня заканчивался раствор, а ни одна машина не останавливалась. Пришлось шприцы стерилизовать в ведре на кирпичах. Я поставила туда пятилитровую бутыль, простерилизовала и стала вводить в голень.
Только спустя несколько дней Рая увидела каких-то людей. Измученная девушка бросилась к ним через лес и едва не поплатилась жизнью:
– Они мне кричат что-то, машут руками на дорогу. Я не могу понять, но дорогу перебежала. Подбежала, а они (как оказалось, партизаны), говорят: «Откуда ты взялась? Ты же по минному полю бежала».
Партизаны и помогли. Они дали телегу, запряжённую коровами. Так Рая и довезла раненых до госпиталя. Спасла. За это Раю потом наградили медалью «За отвагу».
В начале 44-го войска стояли в обороне, готовясь к наступлению. Приближалась 26-я годовщина Красной армии, и политический отдел решил организовать агитбригаду, чтобы поддержать боевой дух солдат. В эту бригаду попала Рая. С концертами и прошли по всем полкам. Так к Рае пришла известность. Когда эпопея с агитбригадой закончилась, стали приходить отовсюду письма. Похожие одно на другое: с выражением симпатии. И вдруг среди них ни на что не похожее – в стихах. И подпись – капитан М.Д. Захаров. Михаил Дмитриевич, значит:
Прогнав души своей сомненья,
Тоску назвав своей сестрой,
Прошу у вас я извиненья,
Нарушив мирный ваш покой,
С надеждой, сердце утомившей,
С душой, растоптанной войной.
Письмо, написанное мною,
Улыбке вашей дорогой.
Писал я, удалясь от мира,
Чтоб не видал никто меня.
Моя воинственная лира,
С любовью пылкого огня,
Звенела сладко в поздний час.
Под звук её я видел вас,
Ваш голос слышал, милый, нежный,
К одной вам руки простирал
И от души в тоске мятежной
Рукой свободной написал.
Но пусть для вас не будет тайной
И то, что образ ваш родной
Я унесу в груди с собой
И там, в дыму передних линий,
Упавши грудью на траву,
Я дорогое ваше имя,
Любя, как прежде, назову.
А девушке тоже хотелось любить. Женщина остается женщиной. Но любви Рае хотелось чистой, искренней. «Долгое время я не могла понять, – записывает она в своём дневнике, – почему такая обстановка заставляет многих искать большего и наталкивает на неправильный путь разврата? И вот ответ найден – война! О романтике после, а здесь смотри здраво, реально. Прихожу к выводу, что человека, достойного своих чувств, не найти. Одна страсть»:
– Мы в медсанбате были защищены. Кто-то влюблялся и уезжал. А в полках, – там сложно было. Комбат находился такой: если не пойдет медсестра к нему в блиндаж,то она будет идти пешком с солдатами много километров.
И когда пришло письмо от капитана Захарова, Рая его искренности не поверила. Да и подружка сказала: «Ты для него предмет вдохновения».
Рае не хотелось быть просто «предметом вдохновения», и она ответила Захарову резко: «Поищите такой предмет в другом месте». Но Захаров написал снова:
Раиса, резкость ваших строк
Мила мне в красоте холодной.
Предупреждён? – избави бог!
Я знаю, резкость очень модна.
Прошло довольно много дней,
Ночей тревожных ожиданья
Среди цветов, среди огней,
В тоске заветного свиданья,
Ночами не смыкая глаз,
Встречая ночи фронтовые,
Тоскую, как дитя, о вас,
А мы – далёкие, чужие.
Хочу сказать вам от души,
Что за завесою тумана
В далёком прошлом, там, в глуши
Ждала Онегина Татьяна.
Он был сверкающей загадкой
Любви безумной, молодой.
И я Онегина украдкой
Не оценил порою той.
Сейчас другие времена,
Другие люди, и – война.
Но прежней остается вновь
Всегда прекрасная любовь.
Ничто любовь не изменило,
Ей подчинены и всё, и все.
Она дверь в жизни отворила,
Сверкая в дорогой красе.
Я буду ждать от вас ответа.
О, как влекут мечты лишь к вам.
Я от тоски не вижу света,
Поверьте мне, моим словам.
И если б вы на миг хотели
Уверить на минутку вас,
Вы на всю жизнь меня б согрели,
Я не забыл бы этот час.
Рая удивилась такой напористости. Она ответила влюбленному поэту. Сдержанно, с достоинством, но с извинениями за резкость и просьбой рассказать о себе. Он всё понял и, накануне очередного большого наступления, пришел к ней в медсанбат. Увы, Рая уходила подавать заявление в кандидаты в партию и своего капитана Захарова так и не увидела. Роман в стихах оказался коротким. Последнее письмо было написано дрожащей рукой, карандашом, наспех. По-видимому, в перерыве между боями.
В пыли, в дыму передних линий,
С волною мести огневой
Я Родине – своей святыне, –
Шагая, возвратил покой.
Врываясь первыми в деревни,
Я вижу плачущих людей,
И душу жжёт одно стремленье.
Дорогой пламенной моей,
На брони грозной самоходки
Средь штурма, под огнём свинца.
Нет песни в свете без конца.
Слова команды просты, чётки.
Я тороплюсь приблизить час,
Чтоб хоть увидеть снова вас.
Сверкает призрачная даль.
В душе поэзии гармонь.
Вперед же, к Раечке, неси нас сталь.
За Раечку любимую – «огонь!».
Шумят над головами ели,
Проходят волны милых грёз.
Какая радость! Неужели?
Почтальон письмо принёс.
Оно мне больше и дороже
Любых, какие есть, наград.
Она! Любимая! О, боже,
Опять вопросы, словно град.
Кто я? Моё для вас искусство?
А те ещё того страшней.
Как знать, но ваши чувства
Мне света белого милей.
Ценя, как жемчуг, ваши очи,
Простые написал слова.
В огне боёв и дни, и ночи.
А родина моя – Москва.
Старуха-мать, что льёт рекою
О сыне слёзы пятый год.
Сестрёнка с резвою душой.
Отец погиб, и всё тут вот.
Слегка задела пуля руку,
Но я остался быть в строю.
Поймите же тоску и скуку,
Поймите то, что вас люблю!
Пусть же развеются сомненья,
Как дым пожара на ветру.
Найдите каплю снисхожденья.
Я докажу вам – я умру.
– Я металась среди раненых и узнала, что он погиб, – со слезами на глазах вспоминала Раиса Матвеевна. – Эти письма волновали меня всю жизнь. Я создала образ человека не очень высокого роста, коренастого, с голубыми глазами, и таких слов, какие он мне писал, я никогда ни от кого не слышала. Даже уже с возрастом, когда я вырастила детей, растут внуки, а иногда читаю их и плачу…
2003 г.
